Зенитчик - Страница 84

— Ну что? Как?

Встретили меня на станции. Волнуются.

— Да так.

Обрисовал им ситуацию. Приуныли.

— Ладно, еще побарахтаемся. Если сильно прижмут – валите на меня, не стесняйтесь. А пока попробуем отсюда свалить, авось пронесет. Я к комбату, засиделись мы в грузчиках.

Пронесет, не пронесет, а увеличенное расстояние работу прокурорскому осложнит, дело затормозится, а там и двести двадцать седьмой приказ подоспеет. Насколько я помню, до него еще неделя-другая. Что это дает? К стенке не поставят. А в штрафной роте, писали, можно выжить. Бывали случаи. Мечты, мечты.

— Да-а, заварилась каша. Надо было тихо сидеть.

Филаткин поднялся с нар. Землянка у него неглубокая – он почти доставал до потолка макушкой, а мне приходилось стоять согнувшись.

— Давай так. Завтра наше орудие из ремонта выходит, его сразу передают в артиллерийскую группу, а одно из их орудий отправляется в ремонт. Вот я и предложу передать орудие вместе с расчетом. С вашим расчетом. Думаю, командование возражать не будет.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Да не за что. Я вас не к теще на блины отправляю.

— Для нас сейчас чем ближе к фронту, тем безопаснее. Разрешите идти?

— Идите.

Сполохи сварки освещают фермы мостов, перекинутых через Воронеж. Сегодня вечером немцы подтянули тяжелую батарею и выпустили по мостам четыре десятка снарядов. Снаряд перебил один из элементов фермы, и движение по мосту прервалось. А через них постоянно шел поток грузов для частей, сражающихся на северной окраине города. Сейчас железнодорожники пытаются сварить поврежденные конструкции, но сполохи сварки вызывают усиление обстрела, немцы бьют, ориентируясь на них.

Вчера ночью, сразу как стемнело, трактор Петровича притащил наше отремонтированное орудие на позицию в пойме реки и забрал другое в ремонт. Прежде, чем увезти пушку, Петрович выбрал момент и отвел меня в сторону.

— Меня опять на допрос дернули.

— Прокурорский?

— В том-то и дело, что нет. Энкавэдэшник какой-то мордатый, в петлицах шпала. Подписку с меня взял.

— О неразглашении?

— Ну да. А самое главное – он не случаем с трактором интересовался, а тем как мы с тобой год назад встретились. Я все, как было, рассказал.

— Правильно сделал. Скрывать нам нечего.

Я попытался сохранить невозмутимую морду. Петровичу скрывать нечего, а мне есть. И очень даже много есть чего скрывать. Плохо, совсем плохо. Сколько веревочке ни виться…

В сполохах сварки поблескивал металл лежащей рядом со мной СВТ. А что? Вот же оно решение всех проблем! Сапог с правой ноги снять, затвор передернуть, ствол под челюсть и большим пальцем на спусковой крючок нажать. И все, никаких проблем. Вообще никаких. Я даже ощутил, как упирается в горло холодный стальной надульник. К черту! В холодных проблесках сварки винтовка показалась мне вытянувшейся ядовитой змеей, приготовившейся ужалить меня в бедро. Хрен тебе! Я поднялся с бруствера, стряхнул прилипшую землю и травинки со штанов. До рассвета еще почти четыре часа, а утро вечера мудренее.

— Командир, а командир.

Кто-то осторожно тряс меня за плечо. С трудом разлепив глаза, я уставился на Рамиля.

— Чего тебе?

— Командир, комбат зовет.

— Зачем?

— Не знаю. Он не сказал.

Вот черт! Только заснул. Вообще-то сейчас утро, только что закончился завтрак, но этой ночью наш расчет был дежурным и сейчас мы имеем полное право отдыхать. И какого хрена ему могло понадобиться? Минут двадцать всего как разошлись. Однако делать нечего, надо идти. Вбил ноги в сапоги. Поизносились уже изрядно, надо бы где-то новые найти. Да где их найдешь, тем более такого размера? Затянул ремень, согнал складки за спину, натянул пилотку.

— Ладно, пошел я.

Рамиль выскользнул из землянки следом за мной.

— Подожди, командир. Когда комбат тебя звал, у него глаз больно нехороший был, — в голосе Рамиля проявился акцент, а это значит, что он волнуется, — он что-то нехорошее задумал.

— Спасибо за предупреждение. Черт не выдаст, комбат не съест.

Сколько время не тяни, а идти все равно придется. В конце концов, лучше к комбату, чем к прокурорскому на допрос. Удачно денек начался. Надеюсь, вечер повеселее будет. Прошел огневую позицию батареи с шатающейся по ней фигурой часового и спрыгнул в окоп, ведущий в землянку комбата. Откинул брезент, заменяющий дверь.

— Разрешите, товарищ лейтенант?

Я сразу их увидел, и сразу понял, зачем они здесь. Только поэтому мне удалось сорвать захват первого и толкнуть его на второго. Воспользовавшись их заминкой, рванулся на выход. Зачем я побежал? Не знаю, действовал чисто рефлекторно. Бежать мне было все равно некуда. Не к немцам же, в конце концов. Впрочем, уйти мне и так не удалось. Кто-то из нападавших успел схватить меня за правую ногу, и я во весь рост растянулся в окопе за порогом. Не глядя, наугад, лягнул пространство левой и куда-то, судя по вскрику, попал. Нога освободилась, я успел встать на четвереньки, но тут на меня навалились сверху, видимо те, кто прятались снаружи землянки. Прижали к земле, до хруста в суставах, до дикой боли, лишающей всякой воли к сопротивлению, вывернули руки. Не сдержался.

— А-а-а!

Рот тут же заткнули кляпом, ловко это у них получилось. А вот руки вязали долго, пыхтели, путались, мешали друг другу в тесноте окопа. Наконец, справились.

— Воротник! Воротник!

Рывком подняли на ноги.

— М-м-м!

Опять не удержался и замычал от боли. Перед глазами блеснуло лезвие ножа, инстинктивно дернулся назад. Меня встряхнули.