Зенитчик - Страница 78

— Мы остаемся, товарищ майор.

Однако наши героизм и решительность майор не оценил.

— Что?! Вы приказ слышали, добровольцы хреновы! Кру-угом! В свою Новую Усмань шагом… Отставить! Бего-ом, марш!

Вот так и выперли нас с фронта. И мы опять месим дорожную пыль, направляясь на восток, в тыл. Сегодня явно был не наш день.

— Рамиль, а это у тебя что?

— Где?

— Где, где, в карманЕ! Ты дурака-то не включай.

Правый карман шаровар красноармейца Ильдусова оттянут чем-то увесистым, вон как на ходу болтается, а когда шли в Подгорное, ничего там не было. Может, пожрать чего-нибудь спер? Уж больно похоже на банку сгущенки или американской тушенки.

— Ну давай, доставай, поделись с товарищами.

Рамиль вздыхает, лезет в карман и достает из него зеленую банку размером чуть меньше банки для сгущенного молока. И только когда он протягивает ее мне, я вижу, что из банки торчит запал с кольцом чеки и предохранительным рычагом. Когда я беру гранату в руки, то вижу, что усики чеки уже разогнуты – граната готова к применению в любой момент. Первым делом загибаю усики обратно.

— Ты где ее взял?

Молчит. Либо махнулся на что-нибудь с пехотинцами, либо просто прихватил то, что плохо лежало. Второй вариант наиболее вероятен. И когда только успел? Вроде, все время был с нами, на виду.

— Приходилось такую кидать?

— Не-а.

— А знаешь, как обращаться?

— В запасном полку рассказывали.

— А вам приходилось?

Катерину можно не спрашивать, она и из винтовки хорошо, если пару раз стреляла. Дементьев тоже отрицательно качает головой.

— Понятно, — я опускаю гранату в свой карман, — пусть лучше тут полежит, все целее будут. Ну, что встали? Ждете, пока немцы подгонят?

На ходу увесистая граната бьет по бедру, таскать ее в кармане шаровар неудобно. Может, в "сидор" переложить? На ходу стаскиваю с головы каску и вытираю пот со лба, рукав гимнастерки темнеет от влаги. Жарища. Губы ссохлись, а воды во фляге уже нет, и когда будет колодец, тоже неизвестно. А еще достала проклятая вездесущая пыль. А СВТ не АКМ, когда до места дойдем, почищу обязательно. И охота же людям воевать в такую погоду! Я понимаю в холод побегать, пострелять друг в друга, не убьют, так хоть согреешься. А сейчас-то чего? Солнце жарит, на небе ни облачка. Сейчас бы до речки доковылять, сбросить грязную гимнастерку и провонявшее потом белье, погрузить свое раскаленное тело в прохладную речную воду, смыть с себя усталость и…

— Воздух!

Ныряю в придорожный кювет, СВТ больно бьет прикладом по бедру. Пара "худых", клекоча моторами, проходит над нами на высоте в пару сотен метров. Мы им не интересны, они ищут добычу пожирнее.

— Охотники, — высказывает свою догадку Дементьев.

— И надо было кричать? Они же мимо шли.

После того, как я цинично отобрал у него законную добычу, Рамиль обижен на весь белый свет. Это состояние у него быстро пройдет, но сейчас, пока еще свежи воспоминания о сотворенной над ним несправедливости, он отрывается на подвернувшейся под руку со своим криком "Воздух!" Катерине.

— Ты кричи, когда они пикируют, — Рамиль наспех выбивает пыль из гимнастерки, — а когда мимо идут, и ты спокойно иди.

— Ладно тебе, — беру под защиту неопытную девчонку, — ты тоже не сразу разбираться стал, когда "мессеры" атакуют, а когда погулять вышли. Она тоже со временем научится.

Некоторое время идем молча, жара и долгая дорога к разговорам не располагают. Наконец, выходим к большой, шоссированной дороге. По дороге из города уходят гражданские беженцы, военных не видно. По обочинам лежат те, кому не повезло – немецкие летчики не оставляют столь оживленное шоссе без своего внимания.

— Катерина, это что за дорога?

— Задонское шоссе.

Шоссе идет на север, а мы, проскочив через него, направляемся на восток, к реке. От шоссе до Отрожских мостов километра четыре, еще через час мы добираемся до них. Подступы к мостам занимают энкавэдэшники из железнодорожных войск и мальчишки из ополченческого батальона. На вооружении ополченцев практически одни винтовки, пулеметов крайне мало, тяжелого оружия нет совсем. При переходе через мост у нас проверяют документы.

— Ваши еще утром на тот берег убегли, а вы чего ж задержались?

Какой, однако, ехидный милиционэр.

— А мы, дядя, немца останавливали.

"Дядя" лет на пять моложе меня.

— И чего ж не остановили?

— А того, что тебя там не было. Вот немец до тебя дойдет, ты его и остановишь.

— И остановлю!

Всем бы твою уверенность. А мы идем дальше к самой станции. Нас нагоняет рычание тракторного мотора и лязг гусениц. Ребята сходят на обочину, я направляюсь туда же, но прежде чем сойти с дороги, оборачиваюсь, бросаю взгляд на трактор и застываю на месте. С трактором я мог и ошибиться, мало ли СТЗ-5 есть в войсках, но не узнать тракториста я не мог – Петрович.

Не стал я с дороги уходить, только повернулся лицом к подъезжающему трактору. СТЗ останавливается в нескольких метрах от меня. Из кабины выпрыгивает незнакомый старший лейтенант с артиллерийскими "мослами" в петлицах, а над кабиной появляются какие-то, опять же незнакомые, рожи. Я, конечно, всех старлеев в полку не знаю, но готов спорить на что угодно – этот не наш, не зенитчик.

— В чем дело? Освободите дорогу!

Однако крик лейтенанта я игнорирую.

— Петрович! Петрович, твою дивизию! Оглох, что ли? Это кто такие?

Тракторист, услышав меня, высовывается из кабины. Я повторяю вопрос.

— Петрович! Это что за пассажиры у тебя?

— Гаубичники, — перекрикивает шум мотора Петрович, — соседи наши бывшие.